Стэнли Кубрик - один из самых талантливых и необычных американских режиссеров, которому удалось описать психопатический мир нетривиально.
Я бы условно разделила картину на две части – жизнь героя и миф героя. Поскольку внутренний мир Алекса, в силу его патологии, слабо отделен от реальности, символическое он принимает за реальное и наоборот, то нельзя и определить, что более реально – миф как внутренняя динамика или жизнь как внешнее действие. По сути, мы даже не знаем, являются ли сами злодеяния героя реальностью. Ведь события развиваются в некоем футуристическом Лондоне, возможно, существующем лишь на карте воспаленного воображения Алекса.
Первая часть фильма достаточно проста и иллюстрирует, очень открыто и с хрестоматийной однозначностью, условия формирования социопатического характера. Действия главного героя – насилие, убийства, воровство… – все это вторичные признаки, реакция на подводные течения его глубинной жизни. О зарождении первичного симптома нам повествует семья героя и пространство, которое считывается как его дом.
Самое большое недоумение – это мать Алекса. Она подобна кукле, сделанной на подпольной фабрике в стране третьего мира. Все в ней фальшиво. Одета она, как проститутка, но наделена старой непривлекательной плотью. Старуха не может быть жрицей любви, ведь она неспособна возбуждать. Правда, психика может пытаться искать в старой женщине сенексную архетипическую природу, однако гардероб и поведение выдают в ней пуэллу, делая еще более отталкивающей.
Если смотреть на эту старушку-девочку как на материнское имаго во внутреннем мире героя, то становится понятен конфликт, порождаемый его переживанием матери. Каждый индивид должен (жаждет) быть соблазненным матерью на жизнь, ведь мать – главный носитель эроса. Именно поэтому Алекс рядит ее в соблазнительные одежды – он ищет в материнском образе эрос, разумеется, грубо, со всей примитивностью пограничного характера, сексуализирующего то, что должно быть эротизировано. Тем не менее, в основе этой динамики заложен чистый импульс любви, бессознательное желание быть облагороженным очарованием матерью, которая в ответ отзеркалит и ребенка как существо очаровательное.
Однако, как ни крути, в системе «мать-ребенок» курица первичнее яйца. Ребенок вполне может эротизировать образ матери с помощью фантазий, но он не в состоянии изменить суть реальной матери. И если мы попытаемся за гротескным образом, представленным в фильме, угадать реальную женщину, как это делал бы аналитик в терапии, то в анамнезе мы бы получили Гриновскую «мертвую мать». Она может быть любой наружности, характера, рода деятельности и т.д., главное условие для создания мертвого материнского комплекса – ее нелюбовь к ребенку (неважно – яростная или холодная), ее эмоциональная пустота, ее импотентность в порождении позитивного образа ребенка.
Отец тоже присутствует в череде фигур. Но наш герой – существо раннее, неспособное развивать триадное мышление, поэтому отцовская фигура в его психике очень номинальна и скорее считывается как материнский Анимус, обслуживающий ее мертвенность.
И, в дополнение к анамнезу, предположим, что герой переживал в интеракциях с родительскими фигурами именно то, что впоследствии делает со своими жертвами. Социопат всегда заставляет другого чувствовать то, что чувствовал сам. Увы, это типичный социопатический паттерн.
Во внутренней реальности Алекс наделяет родителей кукольностью, искусственностью, даже их жилище похоже на игрушечный домик. Это его способ держать их на расстоянии. Но во внешнем мире он бессознательно пытается найти к ним путь, прокричать о своей боли, идентифицируясь с их монструозностью. За страшным психопатическим ликом прячется кричащий ребенок, надеющийся сокрушить воплем Иерихон.
В фантазийном мире такой ребенок неизбежно наращивает нарциссическое всемогущество. Наш герой педалирует собственную фалличность. Змея в этой связи – тоже олицетворение его фаллоса. Алекс охвачен иллюзией, что фаллос делает его бессмертным. И кастрируя других, он все более укрепляется в иллюзиях.
Впрочем, пограничный мир искажен отрицанием. Змея – также и материнский символ. И, по сути, странный питомец Алекса больше соотносится с мертвой матерью, у груди которой нельзя согреться по причине ее отсутствия, чем с фаллосом, до которого психика героя не выросла. Как говорил Юнг: «если вы ребенок, ваш бог женщина».
Можно предположить, что герой и вовсе не рожден. Он ждет, что Змий приведет родительскую пару к грехопадению – т.е. выпадению из архетипического мира в мир реальный, в котором возможно зачатие. Но Ева никак не вкусит от Змиева плода и потому остается бесплодной. Ее можно убить фаллосом, как старуху-кошатницу, но нельзя оплодотворить, ибо в ее психике нет образа матки.
Во второй части, связанной с преображением героя, мы проникаем в мир подлинных состояний Алекса – это переживание беспомощности, бессилия, отчаяния, ужасающих ограничений. Этот мир, в отличие от мира, в котором герой всемогущ, более реален, и в нем насилие, как и должно, направлено на Алекса. Конечно, по старой привычке Алекс делает вид, что управляет и матерью (тюрьмой), и хаосом, который она вносит в его жизнь – он добивается лечения, он уверен, что скоро станет свободен.
Герой полагает, что его спасет хитрость, и он снова вернется в зону комфорта.
Однако, психика всегда стремится к равновесию – любое состояние должно быть уравновешено его полярностью. И чем более заряжено состояние, тем глубже будет противоположный полюс. По этой причине преступник всегда бессознательно хочет наказания, а будучи наказанным, испытывает желание снова нарушить закон. В юнгианской психологии эти полюса называют мифической парой. И если личность остается бессознательной, эта пара управляет ее судьбой, как заводным апельсином.
Во внутреннем мире Алекса также есть два полярных состояния – жертва и насильник. Поэтому переход от насильника к жертве в его случае абсолютно предсказуем.
Здесь мы попадаем в поле библейского мифа об Иисусе Христе. Кубрик недвусмысленно указывает нам на это. Собственно, комната Алекса и есть своеобразная христология, в которой присутствуют атрибуты мифа – и Иисусы со стигматами, и дьявол в ящике, и богородица то ли готовая принять в себя дух святой, то ли лежащая в позе роженицы. Безусловно, символы опошлены и опущены до антуража, но ранняя психика все примитивизирует, поскольку не обладает еще высшим Отцовским принципом, формирующим более совершенные и сложные механизмы функционирования.
И далее мы движемся вместе с героем, как по писаному. Алекс реализует главную установку Христа – непротивление злу насилием. Его предают «ученики», они же совершают над ним «обряд крещения», топя Алекса в корыте, и они же выступают в роли гонителей. Затем герой должен быть распят. И это случается. А после – канонизирован. Это случается также. Ну, и как итог – Сын Человеческий лишается человеческой природы. Его полностью «вылечивают». Финальная сцена, в которой он занимается с девицей сексом у всех на виду, означает, что теперь все его сокровенное станет сакральным, выставится на обозрение и будет присвоено толпой.